Линет почти потеряла сознание от неизведанного наслаждения, когда одна широкая ладонь гладила и сжимала набухшую грудь, а другая скользила вниз, к раскрытым бедрам. Ее стало трясти, и, чтобы как-то унять эту дрожь, она судорожно вонзила ногти в смуглые мускулистые плечи…
– Райс, где ты? – откуда-то долетел громкий шепот, полный раздражения и тревоги. – С тобой все в порядке?
Со звериным рыком принц отпрыгнул от девушки, всем телом чувствуя ее недоумение и проклиная себя за слабость, которой, конечно же, не суждено будет повториться.
– Я здесь, Оувейн.
Из-за глухой стены леса, шагая беззвучно, как и подобает опытному воину, показалась тяжелая фигура бородача, мгновенно остановившаяся на краю поляны при виде открывшегося ему зрелища. Однако он лишь хмуро наморщил лоб и не проронил ни слова, предпочитая, чтобы принц сам объяснил ему все, что считает нужным.
– Линет пробралась сюда, чтобы предупредить нас о новой шутке, которая должна обрушиться на мою многострадальную голову. – Сухая усмешка все же не могла скрыть в хриплом голосе следы недавней страсти.
– Она? Сейчас? – Оувейн с любопытством уставился на девушку, распростертую за спиной друга, и многозначительно наклонил голову. – А как ты сюда попала?
Но не успела Линет, лихорадочно запахивающая на голом теле разорванное платье, ничего ответить, как Райс недовольно сказал:
– Она прискакала верхом на отцовском дестриере.
Синие глаза недоверчиво сверкнули.
– На отцовском дестриере? – протянул Оувейн, смотря на Линет уже совсем иначе. – Неужели?
Линет молча кивнула, и каштановые волосы, падая на узкие плечи, заблестели в лунном свете подобно искрящемуся водопаду.
В ответ бородач, пораженный как смелостью девушки, так и неожиданно открывшимся ему очарованием, сказал совершенно о другом:
– Но я никак не мог подумать, миледи, что тебе известна дорога в эти богом забытые места, в места, где именно и хотят захлопнуть ловушку.
Теперь изумиться по-настоящему пришла очередь Линет:
– Так здесь и произойдет битва?! В душе Оувейна внезапно зародились недобрые подозрения.
– Так ты примчалась сюда на отцовском коне предупредить врага – и не имела ни малейшего представления о том, что здесь поставлен капкан?
В коня бородач еще как-то поверил, может быть, потому, что ему сказал об этом сам принц, но место… место!
– Выехать на наши позиции можно было только чудом. – В голосе Оувейна уже явно зазвучало подозрение, делавшее его слова острыми как клинок.
– Мне кажется, что Гром, ну отцовский конь, просто знал сюда дорогу, поскольку, неуправляемый, нес меня куда хотел. – Линет, покраснев, посмотрела на недоверчивого уэльсца, вынудившего ее к такому постыдному признанию.
Однако это не убедило его и лишь усугубило неприятные сомнения в честности намерений этой норманнки. А может быть, ею руководила идея отомстить за свой недавний плен? А может, она послана отцом как шпионка, чтобы разведать их укрепления? Впрочем, менять что-либо все равно уже было поздно, каковы бы ни были тайные замыслы этой девицы.
– Райс, восток светлеет, и час сражения близок. Я боялся, что ты попался в лапы одного из графских наемников, хотя они мирно проводят эту ночь на развалинах дома Грании и даже не подозревают о нашем присутствии.
Линет, услышав о том, что отец, несмотря на все клятвы, не выполнил свою часть договора и даже не начал выводить войска, была горестно поражена. Вот оно, объяснение тому, как собирался он ввести в бой перепившихся элем солдат – ведь его главные силы так и не покидали своих позиций.
Погруженная в тяжкие раздумья о бесчестье отца, девушка и не заметила, как, приведя себя в порядок, Райс поднялся и теперь протягивал ей руку. Не раздумывая, вложила она свою маленькую ладонь в его твердую и широкую, поднялась на ноги и прижалась к человеку, который отныне стал для нее единственной опорой.
Обняв маленькую норманнку и уже не стесняясь старинного друга, Райс сказал, глядя прямо в синие недоверчивые глаза:
– Время пришло, и мы должны быть готовы. Поднимай людей и проследи, чтобы они заняли отведенные им позиции, а я тем временем найду какое-нибудь укрытие, где наша гостья сможет дождаться конца битвы.
Предрассветное небо отливало хмурым свинцом и не сулило ничего доброго, но сюрприз, ожидавший графа Годфри, вышедшего во двор замка, мгновенно выветрил из его головы подобные сентиментальные глупости.
Оседланный Гром с болтающимися поводьями стоял у опущенного подъемного моста, тяжело поводя взмыленными боками, как после дикой скачки. Густые пепельные брови норманна сдвинулись в одну ломаную линию, и он решительно шагнул к лошади, оставив на лестнице, ведущей на грязный утоптанный двор, старшего сына и сакского лорда. Беспокойство мешалось в нем с гневом на человека, осмелившегося взять его дестриера и загнать благородное животное, которое граф ценил куда выше, чем многих людей в его домене.
Какой дурак дерзнул вывести коня? Неужели грум настолько потерял разум, что взобрался на боевую лошадь? Но нет, Арн жался к группе челяди, которая прослышав о необыкновенном происшествии, высыпала на двор, и во все глаза глядел на Грома, не менее удивленный, чем граф. Кроме того, было видно, что парень ужасно боится наказания. Тогда Годфри подумал о своем сквайре, но тут же отмел и это предположение. Взъерошенный после попойки, молодой человек мутными глазами смотрел на оседланного коня, которого полагалось оседлать именно ему самому, и, глядя на Бивина, граф пришел к двум следующим выводам: во-первых, сквайр пил всю ночь напролет, ибо долговязый мальчишка уже прекрасно выучился искусству пития и безделья, а во-вторых, именно по этой причине он никак не мог взобраться на лошадь сеньора и немало проскакать по окрестным холмам.